- Олесь служил лесником, - я решил сэкономить время и довести до сведения приятеля основные моменты данной темы. - Недавно притопал аж с самой Белоруссии. - Тут я счел своим долгом оговориться. - Это он так утверждает, что с Белоруссии, до которой, между прочим, километров так с полтысячи будет.
После этого уточнения губы лесника дрогнули в горькой усмешке. Я сделал вид, что не заметил ее, и продолжил:
- Олесь рассказывает удивительные истории о белорусском сопротивлении, но основная его забота - изменить приоритеты жителей Одинцово, а затем вероятно и в мировом масштабе.
- Люди должны больше отдавать этому миру, чем брать от него. Тогда-то все и начнет налаживаться.
Одноглазый ничуть не обиделся на фразу наивного Чапаевского ординарца, которой я охарактеризовал его планы. Что ж, это хорошо. Значит не дурак. Я кивнул, тем самым поблагодарив лесника за весьма полезное уточнение, и со вздохом завершил свой краткий рассказ:
- Но, увы, пока голос Олеся так и не был услышан.
- Это ты хорошо заметил, полковник, - белорус поднял указательный палец к уже практически черному небу. - Пока не услышан. Но я продолжаю надеяться.
- Больше отдавать, чем брать... Сделать человечество добрее и мудрее... Мир, дружба, жвачка... - Покачал головой подполковник ФСБ. - Все это жутко смахивает на пустопорожние лозунги. Передохнем все, пока будем высаживать травку и разводить мотыльков.
Словно желая получить поддержку, Загребельный покосился на меня. Однако я разочаровал его и неопределенно пожал плечами. Согласиться с приятелем не давало одно воспоминание: ровные рядки молоденьких ярко зеленых растений, которые я видел не далее, как вчера. Было в них что-то... Какая-то сила. И она давала сто очков вперед силе любого оружия.
Когда я оторвался от своих воспоминаний, то вдруг увидел, что Олесь смотрит на меня и на губах у него играет едва заметная улыбка. Чего это он? Я даже слегка смутился.
Прервать эту несколько затянувшуюся пантомиму из взглядов и жестов помогло мое так и неудовлетворенное любопытство. Его раззадорил еще покойный пулеметчик Лёха, когда первый раз упомянул о существовании странного белоруса.
- Олесь, говорят, ты многое повидал? - зашел я издалека.
- Порядком, - согласился лесник.
- Может расскажешь?
- О чем именно?
- О Белоруссии, о ханхах, о том, как все было... - предвидя долгий разговор, я указал на ящики с патронами, на которых мы с Андрюхой только что сидели.
- Многие мне не верят, - предупредил Одноглазый.
- Не волнуйся, мы с полковником уж разберемся где правда, а где... - Леший запнулся, подбирая подходящее выражение, - ну, будем говорить некоторые преувеличения.
- Попытка номер две тысячи сто семьдесят четыре, - со вздохом проинформировал лесник и первым опустился на импровизированный табурет.
Когда мы пристроились рядом, он молчал, как видно собираясь с мыслями. Похоже, боялся, что попытка номер две тысячи сто семьдесят четыре может закончиться точно так же, как номер две тысячи сто семьдесят три.
- Ну, начни уже с чего-нибудь, - нетерпеливо потребовал Андрюха.
- А лучше всего с главного, - предложил я.
- С главного? - Олесь призадумался. - Тогда пожалуй так: вы видели когда-нибудь корабли ханхов?
- Видели, - однозначно отрезал Загребельный.
- А когда и как вы их увидели в первый раз?
- Через оптику смотровых приборов, когда пер на них в колонне БМП, - проворчал Леший, и по его тону всем сразу стало понятно, что подполковнику не очень хочется вспоминать тот день.
- Ясно, - Олесь удовлетворенно кивнул. - А ты, полковник, что скажешь?
- Я...
Мой ответ предварила длинная пауза, во время которой я вспомнил то тихое июльское утро. Я как раз смаковал свой заслуженный отпуск. Естественно, проводили мы его с семьей совсем не на Канарах. Поехали к моим старикам, в Нижний. Друг отца предоставил в наше полное распоряжение свою дачу. Берег Горьковского водохранилища, березы до самого неба, тишина, сладкий хрустально-чистый воздух, короче рай земной.
Помню в то утро я собрался порыбачить. Выполз тихонько из постели, чтобы, значит, мою благоверную не разбудить. Прихватил удочки, банку с накопанными накануне червяками, садок для рыбы и шасть к рукотворному морю. Только тропа вывела на берег, только я хотел вздохнуть полной грудью и прокричать "Жизнь, ты прекрасна!", как вдруг увидел это. Тут же поперхнулся первым же слогом, а может даже первой буквой. Не помню. В себя начал приходить лишь минут через пять. Отчаянно мотал головой, усердно тер глаза, даже щипал себя, только вот от всего этого пользы не было. Они никуда не исчезли. Три правильные четырехгранные пирамиды. Колоссы, размеры которых мой мозг напрочь отказывался воспринимать. Они стояли на противоположном берегу водохранилища. На словно отлитых из бронзы гранях играли солнечные блики, а острые вершины протыкали легкие утренние облака. Тогда при взгляде на это диво я испытал восторг, суеверный трепет, причем даже не зная что это такое. Эх, знал бы... А впрочем, даже если бы и знал... Что может поделать человек против ярости стихийного бедствия?
Мой ответ на вопрос белорусского лесничего был не столь красочен и эмоционален, как воспоминания. Заключался он всего в двух коротких фразах:
- Гостил в Нижнем Новгороде у родителей. Утром проснулся, а корабли уже стоят.
- Замечательно! - поведанные нами истории явно обрадовали белоруса. От удовольствия тот даже потер руки. - Вы оба в который раз подтвердили догадку моего друга.